Концепция творчества

Вседозволенность как самобичевание. Город как горячая, пульсирующая клетка. Свобода выбора быть собой или не быть собой. Жить или притвориться живым. Покинуть или вернуться. Поглядеть на другого или заглянуть внутрь. Или всё вместе, пугаясь искаженных, но таких родных отражений самого себя в острых закоулках собственной страны чудес. В чём же большая свобода?

Обращаясь к искусству, человек во все времена алкал взаимности, как алкает её и в любви. Мы наблюдаем в том, что любим, собственное Я, многократно повторенное или урезанное калейдоскопом души другого существа. Мы можем не признавать этот факт, а можем этим гордиться - каждому своё. Но там, где дело касается искусства, и в первую очередь, живописи, уже нет страха быть пойманным на выражении собственных чувств - и можно видеть истинное лицо человека и украдкой провести параллели с отношениями.

Что же мы увидим в суровом лице настоящего? Боль и пыль, и животный страх, и тьму, и беззастенчивую панику… Современность предлагает в качестве ценностных ориентиров до отвращения безжизненные выкидыши чужих покрытых пеплом упований, остовы чьих-то скорченных в предсмертной агонии крыльев, отбрасывающие бесплотную тень на пылающие румянцем щеки нас с вами. Если вся эта бесовщина - лишь ответ на нашу мольбу о взаимности, - какое же зло тогда источаем мы сами? Почему нам предлагается покрыться холодным потом и бояться? Вся эта технологичная помойка как образец современного искусства, эта радость деградации, по сути - возвращение к пресловутому черному квадрату, в абсолютный нуль света. Весь этот отвратительный содом, кишащий сотней щупалец, останется лежать на холодном металлическом столе, помеченный строгой биркой на большом пальце ноги. И потомки будут оглядываться назад с тихим удивлением. Неужели так сложно открыть окна, раздвинуть портьеры?

Молодой современный художник по определению не может ещё иметь долгий стаж в творчестве, но такой ли уж это важный нюанс, если творчество прожито и прочувствовано, рождено и обрамлено? Всё это в полной мере относится к Шарафиеву Глебу. По словам автора, его творчество, как и сам он, - лишь дитя своего времени. И глядя на его работы, можно убедиться, что есть ещё свет и жизнь, и не одно лишь страдание вокруг. И город может быть нежным и страстным, манить и восхищать. У города есть палитра цвета и запаха, и это нужно непременно замечать. Ужасы цивилизации на одной чаше весов непременно могут - и должны - быть уравновешены. Можно ведь рассматривать урбанизацию и через призму любви к ней. Можно увидеть радужные разводы бензина в луже после дождя, розовый дым заводов на закате, пену весенней зелени с высоты птичьего полёта. Покой покинутых строек. Звенящие параллели железнодорожных рельс. Лица, озаренные солнечными зайчиками, рассыпающимися из окон проезжающих автобусов. Можно многое увидеть, если смотреть. Можно многое почувствовать, если разрешить себе роскошь открыться.

Радость и печаль жизни, её обжигающее тепло, гармония с самим собой и с окружающей действительностью, квинтэссенция существования в каждом пойманном моменте, что-то, что бережно укроешь, заберешь с собой, будешь вспоминать снова и снова - быть может, в этом посыл Глеба как автора. Зритель должен понимать без слов - так считает автор. Он должен ощущать закономерность и без предварительного ликбеза, а источником критериев отбора должен стать его собственный внутренний критик. И тогда взаимность любви автора к зрителю откликнется неподкупной любовью зрителя к автору.

Наташа Шипигузова